| |||
|
| Профессор Артур Генрихович Шаганян родился в 1935 году. В 1951 закончил Уссурийский Институт Прикладных Биотехнологий. В 1967 году становится лауреатом Нобелевской премии в области беспробудного пьянства. 1969 год-получает звание Профессора Охуительных Наук. Далее в течении тридцати лет разрабатывает теорию ацтеков. В результате чего на свет рождается серьёзнейший научный труд,который в корне меняет представления человечества о развитии жизни на Земле. Ко всему прочему,написал огромное количество лекций и трактатов на самые различные темы. На этой странице я и буду знакомить Вас,мои дорогие друзья, с его научными работами. |
|
Не там ли, за пределами терроризма, мерцает этот вопрос о всеобщем спасении
в глобальной фантазии катастрофы, которая то и дело возникает в сегодняшнем мире? Мучительное чувство: с некоторой точки история перестала быть реальной. Не заметив того, человечество вдруг покинуло реальность. Все происходящее теперь кажется неподлинным, но мы стараемся не обращать на это внимания. Наша задача теперь в том, чтобы установить эту точку, и до тех пор, пока этого не сделано, мы будем вынуждены пребывать в состоянии нынешней деструкции. Элиас Канетти (1978:69) Есть различные правдоподобные гипотезы о том, что касается этого исчезновения истории. Выражение Канетти "человечество вдруг покинуло реальность" подразумевает некую скорость, подобную тому, какая требуется телу, чтобы освободиться от притяжения звезды или планеты. Следуя за этим воображением, можно полагать, что речь идет об известном ускорении технологических, событийных и медиа-потоков современности, а также о скорости других экономических, политических и сексуальных перемен, что задали тот небывалый темп освобождения, который и выбросил нас из сферы, относящейся к реальности, к истории. Мы были "освобождены", во всех значениях этого слова, до такой степени, что переместились вообще по ту сторону времени-пространства, преодолев горизонт, где реальное было еще возможно. Там "гравитация" оставалась еще достаточно сильной, чтобы вещи могли отражаться друг на друге и тем самым иметь или приобретать некую длительность (duree) и результат. Определенная медлительность или неторопливость (то есть скорость, но не слишком высокая), определенная дистанция, но также не слишком большая, определенное освобождение (энергия разрывов и перемен), но не тотальное - все это необходимо для той осмысленной конденсации и кристаллизации событий, которую мы называем историей. Этот тип когерентного развертывания причин и следствий мы называем реальностью. Вне этого гравитационного притяжения, которое держит тела в их орбите, все атомы смысла теряются или само-освобождаются. Каждый одиночный атом следует своей собственной траектории к бесконечности и растворению в пространстве. Это - точная иллюстрация жизни современных обществ, где ускоряются все тела, все сообщения, все процессы во всех возможных смыслах, и где, посредством современных медиа, каждое событие, каждое повествование, каждый образ симулируют бесконечную траекторию. Каждый политический, исторический, культурный факт обретает кинетическую энергию, которая простирается над его собственным пространством и толкает эти факты в гиперпространство, где они теряют все свои значения по причине невозможности их достигнуть. Бесполезно обращаться к научной фантастике: этот "ядерный ускоритель" действует уже здесь и сейчас, и через электронную технику, ее цепи и каналы, окончательно нарушает и разбивает все прежние референциальные орбиты вещей. Что касается истории, ее связное изложение стало невозможным, поскольку оно по определению содержит в себе ту или иную повествовательную последовательность. А под влиянием тотальной диффузии и циркуляции каждое событие "освобождается" само по себе - оно распыляется на атомы и ядра, следующие своим собственным траекториям в пустоте. Рассеивая себя до бесконечности, оно распадается подобно частице. Так достигается скорость невозвращения, посредством которой события выталкиваются из истории навсегда. Каждая культурная группа подлежит деформации и фрагментации, чтобы войти в эту виртуальную "сеть", каждый язык должен превратиться в двоичный механизм или код, чтобы продолжать функционировать - не в нашем сознании, но в электронной памяти компьютеров. Нет такого человеческого языка или речи, которые могли бы конкурировать со скоростью света. Нет такого события, которое могло бы задержать свое смешение с остальным происходящим на планете. Ничто более не остается собой вне своего собственного ускорения. Нет истории, способной сопротивляться центрифуге фактов или короткому замыканию в реальном времени. (Точно так же, как никакая сексуальность не препятствует своему освобождению, никакая культура не отрицает своего развития, никакая истина не может ограничить свою проверку и т.д.) Даже теория не является более "отражением" чего-либо. Все, что теперь осталось - это выхватывать концепты из критического пространства референции и безвозвратно погружать их в некое гиперпространство симуляции, где они теряют свою "объективную" достоверность, обменивая ее на "полезность" в деле достижения идентичности с этой системой. Вторая гипотеза, касающаяся этого исчезновения истории, говорит напротив, не об ускорении, а о замедлении процессов. Она тоже непосредственно происходит из физики. Материя тормозит ход времени. Кажется, что время идет очень медленно сквозь плотные материальные тела. Это становится все более заметным пропорционально увеличению их плотности. Эффект замедления проявляется в удлинении световых волн, излучаемых телами, и проницательный наблюдатель может заметить этот феномен. За определенным пределом длина световой волны становится бесконечной, и время вообще останавливается. Как таковой, волны больше не существует. Свет погашает сам себя. Здесь есть явная аналогия с тем, как история медлит возобновиться, попав под властное очарование "конформного большинства". Наши общества управляются этим процессом "массовизации", и не только в социологическом или демографическом смысле, но также в значении "критической массы", перехода некоей "точки невозвращения". Здесь и происходит решающее, важнейшее событие в жизни этих обществ - когда их революционная подвижность (в масштабах столетий они все революционны) становится эквивалентной силе инерции, необъятного безразличия и всеобщей власти этого безразличия. Эта инертная социальная материя возникает не от недостатка перемен, информации или коммуникации - напротив, она как раз и является результатом небывалой множественности и интенсивности перемен, порождаемых гиперплотностью городов, рынков, новостей и сетей. История застывает под этой холодной звездой "социальности" и "массовости". Все текущие события просто растворяются в безразличии. Нейтрализованные и распыленные информационными потоками, массы нейтрализуют и всякую историческую ретроспективу, выступая в качестве экрана поглощения. У них больше нет ни своей истории, ни своего смысла, ни своей совести, ни своего желания. Они лишь потенциальные следы (residues) всеобщей истории, всеобщего смысла, всеобщего желания. Они ведут себя как пародии на самих себя, незамечание чего как раз и спустило с привязи все нынешние политические и социальные стратегии. Ныне возникло странное противоречие: история, мышление, прогресс более не способны найти собственную скорость или темп освобождения. Они больше не могут сами выйти из этого слишком плотного тела событий, что замедляет их траектории, замедляет само их время настолько, что восприятие и воображение будущего избегает нас. Все социальные, исторические и временные трансценденции поглощаются этим глухим массовым имманентизмом. Даже политические события уже больше не обладают достаточной энергией, чтобы пробудить нас к действию - их ход похож на немое кино, перед которым мы все сидим в коллективной безответственности. История действительно подходит к своему концу, но не из-за недостатка актеров или участников, не из-за недостатка насилия (его всегда повышенное количество), не из-за недостатка событий (как раз событий будет более, чем достаточно благодаря масс-медиа!) - но из-за всеобщего замедления, безразличия и оцепенения. История больше не может выйти из себя, осмысляя свою собственную конечность или грезя о том, что по ту сторону конца, она хоронит себя в сиюминутности, исчерпывается спецэффектами, сжимается до текущих событий. По существу, ничто больше не может говорить о конце истории с тех пор, как у него нет больше времени даже на то, чтобы осмыслить свой собственный конец. С нарастанием всевозможных внешних эффектов способность внутреннего осмысления событий неуклонно снижается. И однажды это закончится самоостановкой всех событий, которые погасят себя подобно свету и времени на перифериях бесконечно плотной массы... Человечество тоже имело свой "большой взрыв" (big-bang): определенную критическую плотность, определенную концентрацию людей и перемен, которые вызвали этот взрыв, все, что мы и называем историей, означало не что иное, как рассеивание сакрального ядра более ранних цивилизаций. Сегодня мы живем эффектом этой отмены: мы перешли порог критической массы во всем, что касается населения, событий, информации, контроля над обратимостью процессов инерции в истории и политике. На космическом уровне вещей мы не знаем, достигли ли уже такой скорости освобождения, при которой эта тотальная экспансия и наше участие в ней стали постоянными и окончательными (это, разумеется, навсегда останется неизвестным). На человеческом уровне, где перспектива более ограничена, эта энергия проявилась в высвобождении более частных сфер (увеличение рождаемости, технические перемены) и способствовала появлению избытка массы, но в то же время втянула эту массу в беспощадное движение по пути сжатия и инерции. Независимо от того, бесконечно расширяется ли вселенная, или наоборот, сжимается до бесконечной плотности и бесконечно малого ядра, в любом случае есть некий порог критической массы (относительно которой предположения могут быть также бесконечны ввиду постоянного открытия все более новых частиц). Независимо от того, эволюционирует ли наша человеческая история, или наоборот, инволюционирует, все зависит от точки перехода человечеством этого критического порога. Видим ли мы себя разлетающимися, подобно галактическим орбитам, с огромной скоростью друг от друга, или это бесконечное рассеивание обречено кончиться тем, что человеческие молекулы, напротив, однажды соберутся воедино под влиянием обратного эффекта гравитации? Главный вопрос состоит в том, способна ли человеческая масса, увеличивающаяся день ото дня, контролировать эту пульсацию? Третья гипотеза, третья аналогия. Здесь мы имеем дело с некоей точкой исчезновения, которую можно описать в терминах музыки. Я это называю стереофоническим эффектом. Мы ныне привыкли к высокой точности в качестве музыкальной передачи. Экспериментируя с нашей аудиоаппаратурой, оборудованной тюнерами и усилителями, мы микшируем, регулируем и умножаем саундтреки, добиваясь предельно "чистой" музыки. Но является ли еще это музыкой? Где тот порог высокой точности, за которым музыка как таковая уже исчезает? Причем это исчезновение не является следствием недостатка музыки, напротив, она исчезает именно потому, что переходит некую границу совершенства своей материальности, сворачивается в свой собственный спецэффект. За этой точкой ни впечатлений, ни эстетического удовольствия более не требуется. Экстаз музыкальности становится самодостаточным и потому исчезает сам в себе. Исчезновение истории происходит таким же образом: в ней мы тоже перешли некий предел или границу, где, подвергнутая фактологической и информационной софистике, история как таковая перестает существовать. События моментально распространяются, обрастают спецэффектами, вторичными эффектами, и затем немедленно выцветают - этот знаменитый "эффект Ларсена", производимый в акустике чрезмерной близостью между источником и получателем, в истории осуществляется как чрезмерная близость, и следовательно катастрофическое взаимодействие события со своим распространением. Это похоже на "короткое замыкание" между причиной и следствием, которое происходит между объектом и экспериментирующим субъектом в микрофизике (и в гуманитарных науках!). Подобные вещи влекут за собой радикальную неопределенность событий, точно так же, как чрезмерно высокая точность ведет к радикальной неопределенности всего, что касается музыки. Элиас Канетти, говоря об исчезновении истории, хорошо выразился: это произошло "с некоторой точки", и нет ничего более верного. Вот еще почему живая музыка истории избегает нас - она просто исчезает под микроскопом или стереофонией потоков информации. В сердцевине информации обнаруживается история, преследуемая своим собственным исчезновением. В аппаратуре hi-fi таким же собственным исчезновением преследуется музыка. Сущность научного экспериментирования преследуется исчезновением своего объекта. Сексуальность, стержневая для порнографии, в ней также преследуется своим собственным исчезновением. Везде тот же самый стереофонический эффект, основанный на абсолютной близости: одинаковый эффект симуляции. Эта сторона точки исчезновения - где еще была история, еще была музыка - восстановлению не подлежит. На чем могло бы остановиться усовершенствование стереозвука? Его границы или пределы постоянно отодвигаются или, точнее, стремительно отступают под напором технической одержимости. Где могла бы остановиться информация? Перед лицом такого массового преклонения перед "текущим моментом" и "высокой точностью", здесь остаются только какие-то моральные возражения, которые не имеют большого значения и веса. Однажды пройдя эту точку, процесс становится необратимым, несмотря на надежды, питаемые Канетти. Мы больше не сможем найти музыку, которая была до появления стереосистем (если не посредством эффектов, производимых техникой симуляции), мы больше не сможем найти историю, которая была до появления информации и медиа. Исходная сущность музыки, исходное понятие истории исчезло, поскольку мы не можем больше отделить их от их совершенных имиджей, которые также являются имиджами симуляции, от их принудительного погружения в стирающую их гиперреальность. Мы больше не сможем когда-нибудь узнать, какое общество и музыка были до того, как они были представлены способами искусственного сегодняшнего совершенства. Мы никогда не узнаем, какая история была реально, до ее обработки информационными технологиями - мы просто не обнаружим вещи такими, какими они были на самом деле до их превращения в модели самих себя. Возможно ли, чтобы ситуация вдруг вновь стала подлинной? Сама возможность выхода из истории в мир симуляции свидительствует о том, что в сущности сама история является ничем иным, как огромной симулятивной моделью. Не в том смысле, что ее существование возникло как некое повествование или интерпретация, которую мы создали сами, но в том, что касается самого времени, в течение которого она происходит. Это линейное время, неудержимо стремящееся к своему концу и при этом содержащее в себе бесконечную неопределенность этого конца. Только в таком времени история могла иметь место, иными словами, как последовательность еще не обезумевших фактов, где есть свои ясные причины и следствия, а не воззвания к некой "абсолютной необходимости", нарушающие всякое равновесие относительно будущего. Но сама эта история также весьма отличается от ритуальных обществ древности, где в |
| ПУЗО |
| ПРОФЕССОРУ |
